А море шумит волной а море поет за кормой

Леонид Утесов

Юрий Шевчук

Олег Погудин

Андрей Пономаренко

Раскинулось море широко,
И волны бушуют вдали…
Товарищ, мы едем далёко,
Подальше от нашей земли.

Не слышно на палубе песен,
И Красное море шумит,
А берег суровый и тесный,-
Как вспомнишь, так сердце болит.

Там русские спят адмиралы
И дремлют матросы вокруг.
На них вырастают кораллы,
На пальцах раскинутых рук.

Когда засыпает природа,
И яркая светит луна,
Герои погибшего флота
Встают, пробуждаясь от сна.

Они начинают беседу,
Со дна разговоры слышны.
О жизни матросской — нелегкой
Всю ночь говорят моряки.

На баке уж восемь пробило –
Товарища надо сменить.
По трапу едва он спустился,
Механик кричит: «Шевелись!»

«Товарищ, я вахты не в силах стоять,-
Сказал кочегар кочегару,-
Огни в моих топках совсем не горят;
В котлах не сдержать мне уж пару.

Нет ветра сегодня, нет мочи стоять,
Согрелась вода, душно, жарко.
Термометр поднялся аж на сорок пять,
Без воздуха вся кочегарка.

Пойди, заяви всем, что я заболел
И вахту, не кончив, бросаю.
Весь потом истек, от жары изнемог,
Работать нет сил, умираю!»

Товарищ ушел, он лопату схватил,
Собравши последние силы,
Дверь топки привычным толчком отворил,
И пламя его озарило.

Лицо его, плечи, открытая грудь,
Пот с них струившийся градом,
Но если б кто мог в них туда заглянуть,
Назвал кочегарку бы адом.

Котлы паровые зловеще шумят,
От силы паров содрогаясь,
Как тысячи змей пары же шипят,
Из труб кое-где пробиваясь.

А он, извиваясь пред жарким огнем,
Лопатой бросал ловко уголь;
Внизу было мрачно: луч солнца и днем
Не может проникнуть в тот угол.

Окончив кидать, он напился воды,-
Воды опресненной, нечистой,-
С лица его падал пот, сажи следы.
Услышал он речь машиниста:

«Ты, вахты не кончив, не смеешь бросать,
Механик тобой недоволен;
Ты к доктору должен пойти и сказать,-
Лекарство он даст, если болен!»

За поры он слабо хватая рукой,
Вверх он по трапу забрался:
«Пойду за лекарством в приемный покой,
Снемог от жары, задыхаюсь».

На палубу вышел, сознанья уж нет.
В глазах у него всё помутилось…
Увидел на миг ослепительный свет…
Упал… Сердце больше не билось.

К нему подбежали с холодной водой,
Стараясь привесть его в чувство,
Но доктор сказал, покачав головой:
«Бессильно здесь наше искусство…»

Внезапно механик вскричал — Подлецы!
Задам я ему притворяться! —
И, ткнувши ногою в бок мертвеца,
Велел ему тотчас убраться.

— Не смейтесь вы! —с ужасом доктор вскричал,—
Он мертвый, совсем застывает!
Механик смущенный тогда отвечал:
— А чёрт же их душу узнает!

Я думал, что он мне бессовестно врет,
Он не был похож на больного…
Когда бы я знал, что он в рейсе умрет,
То нанял в порту бы другого.

Всю ночь в лазарете покойник лежал
В матросскую робу одетый.
В руках он дешевую свечку держал,
Воск таял, жарою согретый…

Проститься с товарищем утром пришли
Матросы, друзья кочегара,
Последний подарок ему поднесли —
Колосник горелый и ржавый.

К ногам привязали ему колосник,
Простынкою труп обернули,
Пришел корабельный священник-старик,
И слезы у многих сверкнули.

Был тих, неподвижен в тот миг океан
Как зеркало воды блестели…
Явилось начальство, пришел капитан,
И вечную память пропели.

Доску приподняли дрожащей рукой,
В саване тело скользнуло,
В пучине безвестной, глубокой, большой
Блестнув, и навек утонуло.

И в шуме морского прибоя звучит
Готовьтесь к великому бою
За нас — моряков отомстите своих
Врагам пусть не будет покоя.

Напрасно старушка ждет сына домой,
Ей скажут — она зарыдает.
А волны бегут от винта за кормой,
И след их вдали пропадает
А волны бегут от винта за кормой,
И след их вдали пропадает…

Выбрать главу

Судьба этой старинной русской песни “Раскинулось море широко…” (до революции “Кочегар”) давно стала поводом для легенд.

Наиболее распространенная из них приписывает авторство слов Ф.С. Предтече – матросу коммерческого парохода “Одесса”, сочинившего ее во время рейса весной 1906 года Херсон-Дели под впечатлением трагической гибели своего земляка, молодого кочегара В. Гончаренко.

Другая версия – фольклористы В.Ю. Купрянская и С.Н. Минц в своей книге “Материалы по истории песни ВОВ” (М., 1953) ссылаются на фрагменты письма Х.Д. Зубаревой-Орлинченко из Балаклавы от 30 июля 1948 года в адрес Всесоюзного радио, что слова и музыку песни “Кочегар” сочинил ее брат, участник русско-японской войны Г. Зубарев еще в 1900 году.
На самом деле автором литературного первоисточника является известный в 60-е годы XIX века поэт Н.Ф. Щербина (1821-1869), о чем сообщил музыковед Е.В. Гиппиус, отыскавший рукопись и публикацию стихотворения Щербины “Моряк” в украинском литературном альманахе “Молодик” (СПб., 1844).

Начиналось оно так:

Не слышно на палубах песен:
Эгейские волны шумят.
Нам берег и душен и тесен;
Суровые стражи не спят.
Раскинулось небо широко,
Теряются волны в дали,
Отсуда уйдем мы далеко,
Подальше от грешной земли.

В этом стихотворении, посвященном борьбе греков против турецкого порабощения, были еще две строфы. На эти стихи композитор А. Гурилев написал романс “Поле битвы”, популярный в годы Крымской войны, но его героем был уже русский моряк и события перенеслись с Эгейского на Черное море. Романс этот и является предком “Кочегара”, от которого последний унаследовал измененную мелодию, слова начальных четверостиший, слегка переработанные.

С открытием в 1869 году Суэцкого канала, Красное море стало главным путем из Европы в Азию. Именно им следовала и Петербурга на Дальний Восток эскадра адмирала З.П. Рожественского, поход которой закончился в Цусимском проливе трагедией. Тогда-то возможно и появились строки:

Не слышно на палубе песен,
И Красное море шумит…

Во всяком случае именно в период русско-японской войны песня “Расскинулось море широко” получила всенародное распространение наряду с интонационно родственной песней “Варяг”.
Как видоизменялась мелодия “Кочегара” установить трудно, т.к. до наших дней дошел один-единственный опубликованный мелодический ее вариант (1907), исполнявшийся популярной певицей Н.В. Плевицкой.

Тогда же выходили пластинки с записью этой песни в исполнении Д. Ершова, А. Кирсанова, где значилось, что музыка “Кочегара” принадлежит Ф.К. Садовскому, но подтверждения этому нет, скорее всего Садовский был аранжировщиком и интерпретатором песни, но не автором.
После революции, гражданской войны и первых пятилеток песня оказалась забытой. Честь ее возрождения принадлежит Леониду Утесову. Вот, что рассказывал он сам:

“Я узнал эту песню когда мне было 10 лет. Услышал от человека, который жил в одном доме со мной. Это был рабочий-железнодорожник. Он часто пел эту песню. Была она длинная, с бессчетным количеством куплетов. Но это не помешало мне запомнить ее. Я собирал в кружок своих сверстников, брал в руки гитару и начинал петь эдак залихватски почему-то:

“Эх-да, раскинулось море широка-а-а…”.
Почему “эх-да” – не знаю.

Много лет спустя, а именно в 1936 году, задумал я со своим оркестром поставить спектакль “Два корабля”. В первом акте показывался старый флот и трудная доля матроса, а во втором – советский – с его морской дружбой, осмысленной десциплиной, товарищеским отношением между командирами и подчиненными. Второй акт строился на основе советских произведений. А вот для первого нужно было что-то контрастное – песня с трагическим сюжетом. Мы долго искали ее, пока я не вспомнил песню своего детства.

Я спел ее почти всю тогда. Мне предложили записать “Раскинулось море широко” на пластинку. Долгоиграющих тогда не было. Пришлось сокращать текст и петь песню немножко быстрей, чем я пел обычно во время спектакля. Там она и звучала лиричней, и трагедийности в ней было больше. А при записи на пластинку эти элементы ее красоты, ее впечетляемости исчезли”.

Записанная на пластинку, прозвучавшая с киноэкрана и по радио песня как бы заново родилась и настолько завоевала сердца, что в предвоенные и особенно в военные годы к нехитрому ее напеву стали приспосабливать новые слова, соответствующие, как говорится, моменту.
Такого рода песенных вариантов и переделок, ориентированных на стихотворный размер и мотив “Раскинулось море…” было много. В их числе: “Товарищ боец, становись, запевай”, “Я встретил его под Одессой родной”, “Раскинулись рельсы широко” и т.д.
Утесову довелось услышать в блокадном Ленинграде от балтийских матросов песню:

Раскинулось Ладога-море,
И волны бушуют в дали.
Пришли к нам фашисты на горе,
Но взять Ленинград не смогли.

Леонид Осипович рассказывает еще и вот о чем:

“Песней это пытались “пользоваться” и гитлеровцы. Но как? (Я сам был свидетелем.)
Они выставляли на передовой огромные репродукторы и заводили пластинку с песней в моём исполнении, из которой брали только последний куплет, да и то не целиком, а только слова: “Напрасно старушка ждет сына домой”, повторяя их бессчетное количество раз подряд. и кричали: “Рус! Слушай: “Напрасно старушка ждет сына домой…”
И вы знаете, это производило обратный эффект: зверели наши солдаты!…”

Дань увлечения песне отдали и два поэта – В. Гусев и В. Лебедев-Кумач. Так одна из песен к пьесе в стихах В. Гусева “Москвичка”, опубликованной в 1942 году издательством “Искусство”, начиналось строфой:

Угрюмые мины летят в синеву,
Над лесом снаряд завывает,
В лесах Подмосковья за мать, за Москву,
Безвестный москвич умирает.

Спустя некоторое время журнал “Огонек” (1942, №49) опубликовал ее с оригинальной музыкой Ю. Милютина, в народе все равно пели эту песню на мотив “Раскинулось море…”
“Раскинулось море широко” – незабываемый музакльно-песенный символ времени, особенно военного: Крымской, первой мировой, Отечественной…

(Источник: Российский исторический журнал “Родина”, 1995, №3-4)